Казанова в Новгороде
Знаменитый итальянский путешественник и авантюрист Джакомо Казанова (1725-1798) в мемуарах «История моей жизни» (фр. Histoire de ma vie), которые полностью до сих пор так и не переведены на русский язык, оставил любопытные свидетельства о своем посещении екатерининской России в 1765 году и, в частности, упомянул об остановке в Великом Новгороде по пути из Санкт-Петербурга в Москву.
История, приключившаяся с ним в Новгороде, была не столько забавной, сколько жестокой. Запечатленный Казановой случай избиения лошади невольно вызывает в памяти проникновенные строки из произведений Некрасова и Достоевского, написанных гораздо позднее, что, впрочем, лишь в очередной раз доказывает, как мало изменились нравы в России даже спустя 100 лет. Но предоставим слово самому Казанове (далее текст цитируется в переводе И. Стаф и А. Строева).
Предположительный портрет Джакомо Казановы, приписываемый кисти Франческо Наричи.
«В Италии мы ждем всегда хорошей погоды, в России — дурной. Мне смешно, когда русские, путешествуя по Европе, хвалятся своим климатом. За весь 1765 год в России не выдалось ни одного погожего дня; доказательство тому, что карусель так и не состоялась. Подмостки укрыли, и праздник состоялся на следующий год… Все было готово для путешествия в Москву. Я сел с Заирой в дормез [большую карету для дальних поездок – Н.П.], сзади устроился слуга, говоривший по-русски и немецки. За восемьдесят рублей шевошик [извозчик — Н.П.] подрядился доставить меня в Москву за шесть дней и семь ночей, заложив шестерку коней. Это было недорого, и поелику я почтовых не брал, то не мог домогаться ехать шибче, ибо пути было 72 почтовых перегона, около пятисот итальянских миль. Я почел сие невозможным, но то были его дела.
Мы отправились, когда выстрел из крепостной пушки известил, что день кончился; то был конец мая, когда в Петербурге вовсе нет ночи. Кабы не пушечный выстрел, возвещающий, что солнце зашло, никто б о том не догадался. Можно в полночь читать письмо, и луна не делает ночь светлей. Говорят, красиво, а по мне одна докука. Этот бесконечный день длится восемь недель. Никто об ту пору свечей не зажигает. В Москве иначе. Из-за разности в четыре с половиной градуса широты с Петербургом в полночь все-таки потребны свечи».
Карета XVIII века из собрания экипажей князей Юсуповых. Государственный музей-усадьба «Архангельское».
Наконец, далее Казанова описывает прибытие в Новгород: «Мы добрались в Новгород за двое суток, где шевошик дал нам пять часов роздыху. Тут произошел случай, удививший меня. Мы пригласили человека выпить рюмку, а он с грустью сказал Заире, что одна из лошадей не хочет есть и он в отчаянии, ибо, не поевши, она не побежит. Мы пошли вместе с ним на конюшню и увидали, что лошадь недвижна, угрюма, от ясель отворачивается. Хозяин начал говорить с ней самым ласковым голосом и, глядя нежно и уважительно, убеждал скотину соизволить поесть. После сих речей он облобызал лошадь, взял ее голову и ткнул в ясли; но все впустую. Мужик зарыдал, да так, что я чуть со смеху не помер, ибо видел, что он пытается разжалобить лошадь. Отплакавшись, он опять поцеловал лошадь и сунул мордой в кормушку, все тщетно.
Тут русский, озлившись на упрямую скотину, клянется отплатить ей. Он выволакивает ее из конюшни, привязывает бедное животное к столбу, берет дубину и добрых четверть часа лупит из всех сил. Устав, он ведет ее на конюшню, сует мордой в корыто, и вот лошадь с жадностью набрасывается на корм, а шевошик смеется, скачет, выкидывает коленца от радости. Я был до крайности удивлен. Я подумал, что такое может случиться единственно в России, где палку настолько почитают, что она может творить чудеса. Но, думаю, с ослом того бы не приключилось, он лучше переносит побои, нежели лошади.
Мне говорили, что нынче в России палка не в такой чести, как прежде. К несчастью, она все более входит в употребление во Франции. С Петра I, во гневе в кровь избивавшего палкой генералов, как мне рассказывал один русский офицер, повелось, что поручик должен терпеливо сносить побои от капитана, капитан от майора, майор от подполковника, тот от полковника, а тот, в свою очередь, от генерала. Нынче все переменилось. Мне о том поведал в Риге генерал Воейков, питомец великого Петра, родившийся еще до основания Петербурга».
План Новгорода первой половины XVIII века из шведского Военного архива.
Заира — крестьянка «поразительной красоты», которую Казанова купил за сто рублей, когда жил в Петербурге. Там же он познакомился и с придворным проповедником Платоном (Левшиным), будущим митрополитом Московским и Коломенским, которого ошибочно назвал «архиепископом новгородским»: «Этот русский монах знал греческий, говорил на латыни и французском, был красив, умен и, конечно же, преуспел в стране, где никогда дворянство не опускалось до того, чтоб домогаться церковных должностей».
Понятно, что в мемуарах Казановы содержится много и других ошибок и неточностей, вызванных не то его легкомыслием и причудами памяти, не то пылким воображением. Посему и историю «знакомства» с Заирой, которая сопровождала его в Новгороде, также не следует воспринимать буквально. Но, тем не менее, история эта не менее поразительна своим цинизмом, чем происшествие с лошадью.
Галантный завтрак. Гравюра XVIII века.
«Мы пошли посмотреть, что Луини добудет на охоте: он взял с собой собак и ружья. Отойдя от государева дома шагов на сто, я указал Зиновьеву крестьянку поразительной красоты; он видит ее, согласно кивает, мы направляемся к ней, она, спасаясь бегством, влетает в избу, мы вослед и видим отца, мать, все семейство ее, а она забилась в угол, как кролик, боящийся, что его растерзают псы. Зиновьев, который, заметим в скобках, через двадцать лет приехал в Мадрид в звании императорского посланника, долго разговаривает с отцом по-русски; я понимаю, что речь идет о девушке, раз отец подзывает ее и она, покорная, послушная, подходит и становится рядом. Через четверть часа он за порог, и я с ним, дав старику рубль. Зиновьев объясняет, что спросил у отца, не хочет ли он отдать дочь в услужение, и что отец согласился, но стребовал сто рублей за ее девство».
На расспросы Казановы о том, что будет, если он таки заплатит за нее названную сумму, Зиновьев уверил его, что он сможет спать с девушкой, сечь ее, при этом, не платя ей ни гроша: «Сколько вам повторять, вы сделаетесь ее барином и можете приказать арестовать ее, коли она сбежит, ежели только вам не возвернут заплаченные за нее сто рублей… Кормите, поите, отпускайте в баню по субботам и в церковь по воскресеньям…» Как видно, отношение к крестьянкам в то время было ничуть не лучше, чем к скотине, разве что сдобрено формальной православной обрядностью.
В итоге Казанова все же решился на покупку девушки и описал в деталях процесс ее продажи: «Мы приезжаем к крестьянину, дочь там. Зиновьев все ему растолковывает, крестьянин благодарит Николая-угодника за ниспосланную милость, обращается к дочери, та смотрит на меня и произносит «да». Тогда Зиновьев говорит, что я должен удостовериться, что она девственна, ибо должен расписаться, что таковой взял ее на службу. По причине воспитания я чувствовал себя уязвленным, что принужден нанести ей подобный афронт, но Зиновьев ободрил меня, сказав, что ей будет в радость, коль я засвидетельствую перед родителями, что она девка честная. Тогда я сел, поставил ее промеж ног, сунул руку и уверился, что она целая; но правду сказать, я все одно не стал бы изобличать ее. Зиновьев отсчитал отцу сто рублей, который дал их дочери, а та вручила матери. Тут вошли мой слуга и кучер, подписью своей засвидетельствовать то, про что не знали. Девушка, которую я стал звать Заирой, села в карету и поехала с нами в Петербург как была, в платье из грубого холста и без рубашки. Поблагодарив Зиновьева, я четыре дня не выходил из дому и не расставался с ней, пока не одел ее на французский манер, красиво, но без роскоши. Незнание русского мучило меня, но она менее чем в три месяца выучила итальянский, прескверно, но довольно, чтоб изъяснить, чего ей надобно. Она полюбила меня, затем стала ревновать и однажды чуть не убила…»
Карикатурное изображение Казановы. XVIII век.
Описание российских порядков в автобиографии Казановы в целом вполне соответствует свидетельствам других иностранных авторов XVIII столетия. Как справедливо отметил в своей книге «Великий Новгород в иностранных сочинениях. XV — начало XX века» (2016) новгородский историк Геннадий Коваленко: «Иногда поездка в Россию становилась первым шагом на пути к успеху в своем отечестве. На это обратила внимание Екатерина II, которая считала, что Россия была для иностранцев пробным камнем их достоинств: «тот, кто успевал в России, мог быть уверен в успехе во всей Европе». Не случайно Марк Алданов отметил, что в XVIII веке «путешествие в Россию было почти обязательно для европейских авантюристов высокого полета. Все знаменитые проходимцы веселого столетия — д ’Эон, Калиостро, граф Сен-Жермен, Казанова — побывали в России».
«Заброшенному судьбой в Московию иностранцу многое казалось странным и необычным, – добавляет историк. – Довольно часто путешествовавшие по России иностранцы не знали русского языка и, будучи «немыми» среди чуждого народа, пользовались не очень достоверными источниками для своих описаний, которые имели тем больший успех у европейского читателя, чем больше было в них чудесного и фантастического».
В случае же с прославленным Казановой речь должна идти не только о недостоверных источниках, но и об особенности его взгляда на мир в целом, оригинальность которого признавал даже А.С. Пушкин, четырежды упомянувший его имя в своих произведениях.
