Да судимы будете: взгляд режиссера Даниила Донченко

На выходных состоялась премьера проекта «Да судимы будете» — документальной реконструкции последнего российского суда над нацистами. О нем написали множество российских СМИ в России и Беларуси. Публиковались десятки интервью с организаторами, сценаристами и участниками реконструкции. А вот автор идеи и режиссер Даниил Донченко отказывался от общения с прессой до премьеры и работал, работал, работал. Пора! – решили мы и взяли у него интервью о прошлом и будущем проекта.

 — Как все начиналось?

— Началось все с того, что я прочитал книгу Бориса Ковалева про коллаборационистов, даже не книгу, а статью сначала. А мы как раз готовились к 65-летию Победы. Меня эта тема заинтересовала. У нас есть такой музей театрального искусства Новгородской земли, и мы туда собираем все, что связано со сценической деятельностью на территории Новгородской земли. Копаясь в очередной раз, в архивах, я просто натолкнулся на то, что был какой-то суд. Вначале я не понял, спектакль это или нет, потом пошел в научную библиотеку, и спросил: А что там было? Мне выдали подшивку газет. Я прочитал, у меня волосы встали дыбом. Я решил узнать, кто об этом еще писал. И прочитал толстенную книгу Михаила Петрова. Затем мне сказали, что этой темой занимается Валентин Юшкевич, я обрадовался, потому что это знакомая мне фамилия, он мне рассказал все, что знал. Потом появилась фамилия Асташкина, я почитал, что пишет Дмитрий Асташкин. Затем мы встретились, я сказал, что у меня есть такая идея реконструкции.

Начался долгий путь. Ходили по инстанциям, но наши инстанции отреагировали как-то вяло. Потом начали писать гранты. Написали их, по-моему, шесть в разные организации, нигде ответа не было. И вот в седьмой раз, в начале 2017 года мы его подавали, все сложилось! Мы поняли, что надо делать, а так как материал был наработан, то и в голове, уже, в принципе, все созрело, как это можно сделать. Огромная благодарность Наталье Григорьевой, Валентину Юшкевичу, Вадиму Анисимову и Дмитрию Асташкину, потому что они поддержали идею и были заинтересованы, как и вся команда, которая потом включилась. Тема животрепещущая.

Внутренний кастинг начали проводить уже в начале мая, даже в марте первые предложения я ребятам сделал. И я очень рад, что, по большому счету, из 46 человек, которые находятся на сцене, никто не отказался. Видимо, эта тема на самом деле их волнует. Она сама по себе интересная – путешествие, погружение в историю на 70 лет, и она очень большая: в ней есть огромнейшее философское начало, как у людей снимается табу, самое важное табу, самое первое в запрете – не убий, как и за счет чего оно снимается.

— Как найти баланс между искусством и историей в этом проекте?

— Я думаю, что слово «искусство» сюда неприменимо, здесь скорее «культура» создания, то есть это воссоздание истории. Театр позволяет, как многоуважаемые историки сказали, воссоздать эмоциональный ряд. Если история – это наука, которая пытается докопаться до истины, и основа – фактология. То связи (то есть как один факт связан с другим фактом), эти ниточки, почему человек поступил так, а не иначе — этим уже начинает заниматься театр. Важно какой психологический момент повлиял на выбор человека и совершение им того или иного поступка. То есть театр всегда рассказывает историю.

Есть в театре такой постулат – вы мне внятно историю расскажите со сцены, чтобы я как зритель понимал «о чем». Для меня было главное — не переврать. Есть в театральном деле еще один важный момент – нужно очень бережно относиться к автору. Автором, на самом деле, здесь выступало советское общество. Если бережно относиться к автору, не перевирать его, а пытаться разобраться, что он хотел сказать нам на тот период, в тех обстоятельствах, то тогда, мне кажется, будет что-то складываться. И благодаря научным консультантам мы пытались по крупицам это создавать, потому что материала как такового не было, готовой пьесы, и здесь первоначально, с авторской нашей группой, с Дмитрием Асташкиным и Сергеем Козловым, мы сразу договорились, что все должно быть максимально приближено к текстам того времени, к фактам. Поэтому отсюда, видимо, ноги росли.

Ребята-участники процесса репетиционного, понимали, что это настоящее, это не плод фантазий. Потому что автор – это плод фантазий, как правило. Есть автор «N», в его голове родились персонажи, из своего внутреннего опыта он их рождает, из эмоционального опыта, из подсмотренного. А здесь автор – это время, это реальные события. Поэтому люди осознавали, что это было в реальности, отсюда, видимо, такая трепетность. Знаете, когда старую вещь берешь в руки и понимаешь, что эта вещь уже прошла во времени. То же самое и с текстом, который они говорили. Этот текст прошел во времени, и он рождался не в фантазиях одного человека, а обществом того времени.

— Аналогов нет, это уникальная реконструкция, и сам суд уникальный как последний суд в России. Откуда возникало понимание, что нужен именно такой свет, такой звук, такая работа исполнителей?

— Мы смотрели очень много хроники, и примечали — какое было восприятие, и еще нам помогали стены. Это как у Шекспира в его драматургии, все говорили: «почему здесь он выходит справа?», а если это пьеса была написана уже в период построения театра «Глобус», то там был выход справа, слева выхода не было. Поэтому, когда мы смотрели стенограмму суда, смотрели фотографии суда, который проходил в 1947 году, очень внимательно всматривались, каким тогда было освещение, какие были лампы. Я спрашивал ребят, чем тогда светили, они рассказали, что был локальный свет, потому что театральные ложи находились там. Поэтому мы реконструировали именно то, что могло быть тогда, такие приемы.

Одно исключение из истории — мы ввели видео. Этот прием не случаен, он, возможно, банален, сейчас очень много используется видеопроекции, но просто мы никак не могли бы человека выдернуть из современной повседневности. Представьте, человек из комфортабельной квартиры с хорошим отоплением идет по чистым улицам, заходит в красивый Кремль, по-новогоднему украшенная площадь, предпраздничное настроение, а мы его должны сразу же перенести в 1947 год, отсюда требовались такие психологические мотиваторы. К тому же современное восприятие отличается от восприятия 1947 года. Людям уже нужен крупный план, мы привыкли к гаджетам, и, когда нам что-то нужно рассмотреть, мы, оп, и увеличиваем картинку, вмешиваемся в авторство. Театр – уникальное искусство, потому что мы не можем поставить театр на паузу, не можем увеличить громкость звука, зритель не в праве в театре вмешиваться в процесс, именно в в происходящее на сцене. При просмотре видео, кино, мы можем поставить на паузу, пойти попить чай, увеличить объект, рассмотреть глаза внимательно или бусинку, а в театре зритель этого не может сделать. Человек, как бы это ни было странно, по своему восприятию стал более черствый. Очень большой информационный поток идет, и, чтобы понять, что ощущали люди в 1947-ом, требовалось современного зрителя немного выбить из жизненной колеи.

— Что ожидает проект, какие перспективы?

— Мы сейчас будем готовить видеоверсию проекта, чтобы она осталась в Новгородском музее-заповеднике, потому что театральные вещи долго не живут, люди меняются. Мы зафиксировали премьерный спектакль, на базе него будем делать видеоверсию. И потом, скорее всего со следующего года, поедет передвижная выставка этого проекта вместе с видеоверсией. Люди в Малой Вишере, в Сольцах, в Чудово, в Боровичах. В общем, по Новгородской области, возможно, захватим Псковскую область. Возможно, у нас появится проектор того времени, который мы адаптируем. Люди смогут посмотреть, тоже перенестись в атмосферу 1947 года. Вероятно, видео еще будет с комментариями историков, мы сделаем добавку.

— Белорусы как-то смогут посмотреть? Ведь это тоже их история – судили и за преступления на Витебской земле.

— Мы бы очень хотели, чтобы посмотрели и белорусы, потому что тогда это была единая страна, единая общность, и не только славянская. Если из проекта убрать исторические факты и оставить только факты людских взаимоотношений, то это история для всех народов и стран. История о том, когда у человека снимается табу – отнятие другой жизни. Мне очень сложно психологически, человечески понять этих людей, которые находились на местах подсудимых. Я все время хотел представить, а вот, если бы не было войны, это темное начало человеческое, которое проявилось в определенных обстоятельствах, оно как могло бы выплеснуться? Значит, оно сидит в человеке, значит, оно есть, и только закон, человеческий закон, который направлен на созидание, прежде всего, его сдерживал. Благодаря религии, благодаря законодательству многих стран. Как можно отнять жизнь у невинного человека, у ребенка, у женщины. Вот достопочтенный бюргер, который пришел на нашу территорию и совершил это. А не будь войны, он бы с этим злом и ходил внутри. Значит, это в нем жило. Кто снимает это табу? Сам он снимает это табу? Идеология снимает это табу? Как можно так сделать, чтобы бюргер стал мясником, человеческим мясником, убивающим детей, женщин, стариков. Это очень большой вопрос о разрушении. Человечество поэтому еще так и живет долго, потому что оно созидает. Оно создает, отсюда есть понятие культуры, создание чего-то нового. А нацизм – отнятие и разрушение. Это вопрос, который уже за рамками простого разговора на тему спектакля, но эта тема все равно там присутствует.

— Возвращаясь к теме Бога, православия, веры, даже названию проекта, как это все связано?

— Давайте рассмотрим две стороны отдельно: те люди, которые были на месте преступников – католики, христиане. Наши заповеди похожи? Да. А те люди, которые все это пережили, возможно, имели внутреннюю веру. Мы знаем, что до 1940-х годов строилось достаточно атеистическое государство, но внутри вера православная была жива. Что происходит с людьми? Нарушение заповеди. Процесс сам по себе уникален тем, что, когда на суде выступает священнослужитель Ломакин, они приблизительно одного возраста с подсудимым Герцогом. Именно генерал Герцог отдавал приказ разбирать Софийский собор, Ломакин видел это все. Как это можно? Храм — дом Божий. Герцог прошел Первую мировую войну, то есть человек, я думаю, родился в католической семье. Здесь он снимает символ веры, снимает крест. То есть это что, внутреннее отрицание, внутренняя самоуверенность? Это что, мы выше Бога? Не нам судить, не мирским судом, хотя он состоялся, но там, наверху, наверное, будет вопрос, и судимы они будут.

70 лет прошло, но люди испытывают те же эмоции по отношению к преступникам. Если здесь человек не прощает, то я думаю, что будут они гореть в геене огненной за те преступления, которые они сделали. Это выходит за рамки простой конфликтологии, политики, истории. Здесь есть попрание общечеловеческих ценностей, то есть всего человечества. И, когда человек это может сделать, то… В Новгороде были нацисты, а сейчас мы видим террористов-смертников, которые забирают такие же жизни невинных людей. Теракт в Санкт-Петербурге – люди просто ехали на работу. Как ты можешь распоряжаться жизнями других людей, кто тебе дал право? Государство даже в 1947 году не забрало у преступников жизни, хотя, возможно, абсолютно имело моральное право это сделать после тех бесчинств и злодеяний, которые были. Но оно не посмело это сделать, потому что люди, только перенеся огромную боль, огромное количество потерь за эту страшную войну, поняли, что человеческая жизнь – это самое ценное, что может быть. Вот это великодушие государства, которое проявилось в том 1947-ом году, тяжелом году, как раз показано в этом суде. И вот здесь есть, наверное, христианская ценность.

— Могут ли новгородцы еще раз увидеть проект на сцене и что нужно для этого сделать?

— Не знаю. Наша группа сделала все, что могла. Мы прошли достаточно тяжелый репетиционный процесс. Мы очень все волновались, потому что тема необычная. Если нашим правителям нужен этот спектакль, эта реконструкция, то ждем звонков… Мы все уже подготовили, это 60 человек энтузиастов. Мы тратили свое личное время, приходили, репетировали, верили, что получится. Это получилось при поддержке Новгородского объединенного музея-заповедника, безусловно. Президентский грант, конечно, без этого не было бы ничего. Но сейчас в плане дальнейшей эксплуатации спектакля ничего не могу сказать. У нас нет ни помещения своего для репетиций, ни финансов, ничего нет. Мы как стайки птиц, оп, собрались, отработали, и каждый разлетелся по своим работам дальше. Было бы здорово сделать третий показ, потому что и коллектив уже собрался. С ребятами, когда мы говорили после второй премьеры, они сказали, что да, с удовольствием бы отработали все. Но когда? Где? Потому что это может происходить только в том сценическом пространстве, в котором мы показывали. Это же реконструкция, ее немыслимо показывать где-то в другом месте. Это раз. Соответственно, нужно согласовывать с Филармонией, потому что там идут какие-то их рабочие мероприятия. Второй момент – 40 человек на сцене, каждый живет в своем жизненном графике, их нужно как-то собрать. Это же не труппа театра, которая приходит и за заработную плату выполняет по договору свою работу. Если будет предложение, рассмотрим.

Фото автора.

Текст: автор, Арина Богачева.

← Фотофакт: зимняя красота по-валдайски